Библиофилы. Часть 1

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта история давно просилась на бумагу. Я все откладывала, не находя в ней необходимого для любой хорошей истории нерва - хэппи энд казался мне пресным, сами события случайными, не спровоцированными никакой драматической коллизией. Потом я отдала себе отчет, что просто выжидаю, когда с участниками этой истории все-таки произойдет что-то неординарное, трагическое или волшебное, и мне стало стыдно за себя. Дело в том, что я очень люблю этих самых участников, и, находясь в сознании, никогда бы не пожелала им ничего такого.

Итак, мне стало стыдно, я села за клавиатуру, и вот перед вами результат.

Первое, что пришлось решать - как писать. Лучше всего получилось писать от третьего лица. В этом была своя логика - я, конечно, была непосредственной участницей некоторых событий, но с другой стороны - далеко не всех, и это, все-таки, история не обо мне. Поэтому, я в рассказе тоже появляюсь, но как второстепенный персонаж - практикантка Валентина (или - Тина, как я привыкла себя называть сама) .

Вторая проблема была с использованием ненормативной лексики. После долгих размышлений я решила дать героям говорить собственным языком. Так, Варвара, выросшая в семье спивающейся, но все еще много о себе понимающей интеллигенции, старается избегать мата (ну, когда это бывает возможно, конечно) . А я, грешным делом, люблю подпустить матерка. Да и дети - те без смущения пользуются всеми лексическими возможностями, которые им предоставляет современное городское арго, искренне удивляясь возмущению Вари. Получилось немного вульгарно на мой вкус, однако я, как обычно, утешилась тем, что из песни слова не выкинешь.

Третий вопрос - где публиковаться. Как раз с этим вопросом я и пошла к Варваре - самой рассудительной из нас. И вот тут-то возникла непредвиденная проблема номер четыре - я получила от тихони Варвары Ивановны строжайший выговор - якобы без согласия всех заинтересованных сторон никто ничего не опубликует. Мы разругались насмерть, потом помирились и пришли к компромиссу - ничего править в тексте я им, конечно, не дала, но разрешила широко откомментировать его.

Получилось то, что получилось.

ВАРВАРА

Тяжелая, облупившаяся, как будто специально состаренная дверь с надрывным скрипом подалась, и Варвара Ивановна протиснулась из промозглого ноябрьского утра в темный, гулкий, пропахший старой бумагой и вечно сломанной канализацией холл. Она, как обычно, дала себе секунду насладиться заполошным детским ужасом (а вдруг там бабайка?!) , и, усмехнувшись, подумала, что надо в сто сорок пятый раз повторить заявку в контору, чтобы наконец прислали слесаря - куда это годиться, чтобы в детское учреждение можно было войти только выжав килограмм сорок сопротивления, создаваемого тугим ржавым доводчиком.

Женщина отключила сигнализацию и щелкнула выключателем. Белый ртутный свет залил помещение, и оно из мрачного склепа превратилось в обычную районную детскую библиотеку. "Ну, это же другое дело!" , - весело подумала Варвара Ивановна, и, слегка пританцовывая, поднялась по ступенькам, прошла по неширокому коридорчику между двумя читальными залами, и впорхнула в свой кабинет. Хорошо быть начальником! Даже таким незначительным...

Варвара Ивановна пошуршала перекидным календарем на столе. Ага. Сегодня у нас "В мире книг" в десять, потом перерыв, потом у старшеклассников "Родные просторы" , но там никого, конечно, не будет. А, вот! Сегодня после обеда к нам придет девочка-практикантка. Валя, кажется: Да, Валентина Пашина.

Варвара Ивановна любила разнообразие, и ее настроение, и без того неплохое, стало просто чудесным.

Она бухнулась в кресло и с удовольствием стала вспоминать сегодняшнее утро, как проснулась за полчаса до звонка будильника, крутилась, сонная, в теплой постели, думала про Данечку, про его круглые, подернутые похотью глазки, вздернутый любопытный носопыр, обветренные, припухшие губы, и, конечно, потекла, старая кошелка, а как же не потечь-то, если сил же никаких нет думать про это чудо, и, уже совсем проснувшись, энергично удовлетворила себя. Фу, какое противное слово - УДОВЛЕТВОРИЛА! Выебла себя вот этой самой рукой. Вот!

Она полюбовалась своей умелой правой ладошкой, потом красивой левой и расхохоталась в голос, чувствуя, как от приятных мыслей опять намокает.

Она горячо похвалила себя, что не поленилась, полезла утром наверх и достала таки пачку своих самых толстых, самых надежных прокладок. Теперь можно спокойно подтекать - никто и не заметит!

( (В. И.:

Так! Что это за инсинуации!? Да, подтекаю! Да, использую прокладки! Но при чем тут "самые толстые"? Самые толстые - они для исключительных случаев, а в тот день, помню как щас, ничего такого не предполагалось. Ну, разве что одна вертихвостка-трясогузка должна была на практику прийти. Но я же тогда не знала, что она вертихвостка и трясогузка. Думала - приличная девочка-студентка. Так что я требую следовать правде жизни!) )

Поерзав в кресле и ощутив очередной благодарный прилив от своей ненасытной кошки, Варвара Ивановна решила показать самой себе хороший пример, и, мужественно нахмурившись, включила компьютер. Отчет! До десяти еще далеко, работайте, негры!

Хлопали дверями сотрудники (счетом ровно два: методист (ка) Саша - неопределенного пола и возраста существо, и завхоз Вероника Матвеевна - вечно утомленная бесконечными дрязгами с бесконечными ЖЭКами, СОБЕСами и управляющими компаниями прогульщица и нарушительница трудовой дисциплины постбальзаковского возраста) , шумел чайник, звенели ложки-кружки, захлебывалась свежими сплетнями бодрая завхозиха, а негры мужественно громоздили и громоздили завалы канцеляризмов: "за отчетный период: достигнуты показатели: безотлагательные меры:". Сплошные звонкие согласные! У-у-ух! Так победим!

Ближе к десяти в холле зазвенели голоса малышни, собирающейся на "В мире книг". Варвара Ивановна улыбнулась, предвкушая скорую встречу со своим Данечкой, чувствуя, как сладко сжимается в груди ее глупое бабье сердце, отбила на клавиатуре "Ура!" , сохранила отчет и откинулась в кресле.

На самом деле никакой Данечка был не ее. Данечка был свой собственный. А скорее даже - мамкин с папкой. Хотя Данечкину мамку Варвара Ивановна видела лишь один раз (и морозный ожог от этой мимолетной встречи саднил до сих пор) , а Данечкиного папку - ни разу. Самого Даню приводила на занятия в библиотеку пожилая подслеповатая няня, вечно погруженная в невиданных размеров смартфон.

Да, Данечка был, конечно, не Варварин. Но! Данечка ее хотел. Да-да, хотел, как мужчина хочет женщину, несмотря на то, что мужичок-то этот - с ноготок! Уж это-то точно, точнее не бывает!

Варвара Ивановна давно привыкла к тому, что вызывает в людях желание. Что было тому причиной она не знала, просто принимала как факт. А это очень, очень, очень утомительно - вызывать желание у всех подряд. Сколько она себя помнила ее хотели, желали, вожделели все эти люди с тошнотворным запахом токующих самцов. Многие из них были очень милы, но этот вечный запах ее отчима Петруши, которым разило от них даже в самые романтические моменты, и который не мог заглушить ни один одеколон или дезодорант - замораживал и высушивал ее кошку, превращал в ледышку ее легкое сердце. Поэтому Варвара Ивановна в совершенстве освоила науку маскировки - полиграфический институт, библиотекарь, синий чулок, очки-велосипеды, мешковатая одежда, стянутые в пучок волосы непонятного цвета. Вся жизнь - сплошные прятки.

И вот теперь, когда она уже окончательно замаскировалась, спряталась в своем лубяном домике, пришел Данечка Волков и своим искренним раздевающим взглядом разметал этот домишко вдребезги пополам.

Это его звонкий смех рассыпался между книжными полками ее пыльного мирка; это его обветренные губы шептали во время ее занятий, а она безошибочно читала по ним свое дурацкое имя: "в-а-р-в-а-р-а" ; это его штанишки оттопыривал трогательный стоячок, когда она была рядом с ним, и он совсем этого не стеснялся; это от его растрепанных волос пахло молоком и мятой, когда она, прощаясь, целовала его в двойную макушку.

Варвара Ивановна не знала и не хотела знать, почему именно сейчас на нее обрушилась это счастье - быть желанной и при этом желать другого человека, но все женское, что в ней еще оставалось, за эти несколько месяцев взорвалось бурным цветением, доставляя ей непривычные, но радостные хлопоты. Ее кожа стала упругой, светящейся изнутри. Груди налились жаркой тяжестью. Они как будто стали больше и приподнялись, то и дело сладко цепляясь за любой шов одежды задорно вылупившимися, постоянно зудящими сосками. Соски все время хотелось трогать, подцеплять ногтем или перекатывать в пальцах. А уж что у нее творилось между ног - и пером не описать.

Сошедшая с ума кошка сопливилась секретом по любому поводу - будь это мысль о Данечке, аккуратная, туго затянутая в джинсы жопка Варвариной соседки по лестничной площадке или блестящий алый кончик, высовывающийся из мешка дружелюбного соседского пса. Полувозбужденная, как будто слегка опухшая вульва требовала постоянного внимания к себе и меньше, чем на два полноценных оргазма в день категорически не соглашалась. Месячные стали исключительно регулярными и их последствия больше походили на результаты полостной операции, чем на обычные женские дела: прокладки на справлялись, белье не отстирывалось, и в скромном бюджете библиотекаря наметилась существенная статья расходов - на трусы.

В. И.:

А вот это обязательно было писать, а?! Ну кому какое дело до моих менструаций и моих трусов?! Фу! И обрати внимание, ты стала фетишизировать прокладки, не пора ли тебе к психотерапевту заглянуть, подруга?

"Фу, какие глупенькие мысли!" - хмыкнула про себя Варвара Ивановна, потом задернула шторы, быстро стянула водолазку, сняла лифчик, сильными движениями помассировала грудь, на секунду сжала пальцами возбужденные соски, зажмурилась от удовольствия, выдохнула и натянула водолазку обратно. Глянув в зеркало она задорно расхохоталась - там отражалась классическая училка из порнухи про школьные оргии с блядски торчащими сосками на облепленных тонкой водолазкой, свободно покачивающихся при каждом движении сиськах.

С радостной улыбкой Варвара Ивановна толкнула дверь кабинета и выпорхнула в коридор.

Конечно, он был уже там - проходя через холл, она увидела среди двух серых, неприметных мамок погруженную в виртуальный мир и как всегда вызывающе неопрятную Данечкину няньку, рядом с которой скучала его же младшая сестричка Верочка. Варваре Ивановне нравилась эта прелестная тихая птичка. Верочка с надеждой посмотрела на нее круглыми Данечкиными глазками и нарочито громко сказала:

- Здрасьте!

Нянька вздрогнула, и подняла подслеповатые глаза.

- Здравствуйте! - начальственным тоном сказала куда-то ей в лоб Варвара. - Давайте я Веру заберу на занятие.

Нянька только тупо кивнула, и вновь погрузилась в свой смартфон.

Маленькая прохладная лапка приятно легла в ладонь. У Варвары Ивановны внутри все пело.

ДАНИИЛ

Больше всего на свете Даня любил читать и рисовать. Это было странно - в их огромной квартире совсем не водилось книг, но Даня не мог вспомнить себя не читающим. Книги откуда-то волшебным образом брались, а потом так же неизвестно куда исчезали. Когда их не было, Даня читал в смартфоне или с экрана компьютера (хотя ему это совсем не нравилось) , но не читать он не мог.

К его любви к чтению вряд ли были причастны родители. Отец вечно месяцами пропадал на своих стройках и Даня ни разу не видел, чтобы он читал что-нибудь, кроме вечных толстенных отчетов, которыми был завален стол в его кабинете. Мать же напряженно, не покладая рук целыми днями работала над собой, перемещаясь по вечному кругу фитнес - спа - косметический салон - магазины - рестораны - фитенс - спа: вечные разговоры по телефону, и до одури пахнущие парфюмом странно одетые подруги.

Это не могла быть и Марьсеменна - молчаливая странноватая женщина, которая почему-то считалась их с Веркой няней. Даня даже не был уверен, что вообще слышал голос этого существа, а уж подозревать ее в библиофильстве было совсем невозможно.

Рисовать же он начал примерно год назад, когда ему первый раз приснился тот странный душный сон.

Дане снилось, что он находится в комнате, в центре которой спиной к нему вытянувшись в болезненную струнку стоит худая голая женщина, привязанная за запястья к потолочному крюку натянутой до звона веревкой. А в руках у Дани железный прут, конец которого раскален добела. И он слышит из-за левого плеча ласковый голос, который произносит одно и то же: накажи ее... накажи... накажи: Фигура женщины смутно знакома, но Даня не может вспомнить, кто это, и подходит все ближе и ближе, не в силах сопротивляться, и внутри у него нарастает желание за что-то наказать нагую женщину, но он не может вспомнить - за что. В том сне он сделал еще один шаг и в ужасе проснулся.

Потом все утро чувствовал себя разбитым, смутно тревожился о чем-то пока не увидел на столе отцовские черновики, взял один лист и на обороте сделал набросок - паренек всаживает длинный тонкий прут в попу подвешенной к потолку голой женщины. Пока он рисовал, он чувствовал необычное болезненно-сладкое томление у себя в паху и бессознательно мял себя там свободной рукой. Когда рисунок был почти закончен, Даня, почувствовав, что усилий его ладони уже недостаточно (для чего?) , нерешительно поднялся, слепо огляделся и, вдруг что-то сообразив, оперся руками в грани стола и привалился пахом к жесткому углу. Его вжатый в стол писюн ответил сладостной судорогой, и Данино тело вытянулось в струнку в неиспытанном никогда ранее блаженстве.

Потом он, опустошенный этим новым опытом, долго без движения лежал на полу, не находя в себе сил даже доползти до дивана.

К концу того дня перед Даней лежал ворох изрисованных листков. На этих рисунках паренек мучил женщину без лица, растягивая ее тело на дыбе, завязывая его узлами, терзая десятком диких способов. Когда он сталкивался с тем, что не представляет себе, как выглядит растянутое до предела женское междуножье, надетая на толстую резиновую палку попа или перетянутые веревкой сиськи - к его услугам был весь интернет. Обилие плоти вывалилось на Даньку во всем своем бесстыдном месиве, но совсем не увлекло его - там ведь не было ее, женщины из его сна. И там не было его - с огненным прутом в руках.

Осторожные расспросы приятелей-одноклассников выявили неутешительную картину - похоже, никому из них странные сны не снились, а их пробуждающийся интерес к женскому телу с лихвой удовлетворялся ресурсами порнхаба.

Поиск и в интернете тоже не дал ясного ответа на вопрос, что же с ним происходит. Ясно было одно - в Дане жило чудовище, которому нравилось истязать женское тело. Причем, это чудовище было абсолютно равнодушно ко всем женщинам на свете, кроме одной - той, что была привязана к потолку в его сне, той, что корчилась то ли от боли, то ли от вожделения на его рисунках.

Постепенно Даня стал рисовать медленнее, тратил на каждый из рисунков больше времени, тщательно прорабатывая каждую деталь и доводя до совершенства композицию. Он экспериментировал, рисовал одни и те же сцены с разных ракурсов, делал серии рисунков на один сюжет, создавая своеобразные комиксы, пробовал рисовать в разных манерах, подсмотренных в интернете у профессиональных художников. Неизменным оставалось лишь одно - у женщины не было лица.

( (Д.:

На самом деле лицо я ей рисовал. Совсем без лица было скучно рисовать - ведь иначе на рисунке никак не передать, что ей, например, больно, или что она кричит, плачет и все такое. Просто это были не ее лица. То есть, я все время хотел нарисовать ее лицо, а получалось наоборот. Ну, я не знаю, как это объяснить. И еще. Прут не обязательно был именно раскаленный. Я, например, не хотел ее убивать. Мне вообще-то хотелось, чтобы ей было больно, по-настоящему больно, но чтобы ей как бы и хотелось, чтобы я делал ей больно. Вот.

А в остальном вроде все так и было.) )

Все переменилось, когда однажды, пробегая мимо, ему через плечо заглянула Верочка и спросила:

- Ой, Даня, а ты зачем маму мучаешь?

Даня аж поперхнулся, потрясенный, а Верочка, обдав его густым конфетным духом, продолжила:

-: только у нее сосочные кружки на сисях поменьше... - сестра ткнула пальчиком в нарисованные Даней сочные дыньки. - Я в раздевалке на фитнесе сама видела: вот!