Двенадцать мгновений жизни Леры К.
В кедрах выл весенний ветер, перекрывая говорок экскурсоводицы:
— ... Мы можем видеть, как величие природы... священные чувства... Великая святыня... все племена... на поклон...
Лера морщилась и смотрела на Дэна. К нему липли девчонки, намазюканные макаки из параллельного — Машка и Зойка по прозвищу Бзяка. Дэн был не против, и Лере казалось, что внутри нее проводят пальцем по мокрому стеклу. Хотелось реветь, или крикнуть «Ааааа!», или пнуть что-нибудь ногой от души (а лучше — кого-нибудь).
Лере было кисло, как никогда. Она знала, что ни Дэн, ни кто другой никогда не обратят внимания на нее, уродину, — и все равно поперлась на эту гребаную экскурсию в эту гребаную священную рощу — кормить комаров и скрипеть зубами, глядя на Дэна и его гребаный гарем. Весь класс был здесь, и еще половина параллельного: дебильные хари, хиханьки-хаханьки, телячий восторг молодых организмов, выпущенных на травку...
,с дружками, вдруг ощутил спиной тишину и обернулся.
Впоследствии друзья говорили ему, что он был похож на Шурика, когда тот пялился на хорошую девочку Лиду. Это была неправда: никто и никогда не видел такой мины, какая соткалась в тот момент на физиономии Дэна, увидавшего фигурку с солнечным нимбом вокруг головы.
,от тока, распиравшего ее тело. Между ног было влажно и сладко, на душе было странно — стыдно, легко и тоже влажно, на губах играла улыбка, горько-сладкая на вкус, как черный шоколад «Рошен»...
6.
Лера стояла совершенно голой на глазах у всего класса. По ней елозили кисточками, обмазывая ее холодной щекотной краской, как новенький забор.
Она даже не успела понять, как это произошло. В класс вдруг ворвалась завучиха и сбивчиво рассказала, что девушка-модель, представляющая школу на краевом конкурсе бодиарта, сидит дома, запертая мамой-баптисткой, и школа под ударом. Конкурс назывался «Я люблю родной край» и имел огромное патриотическое и воспитательное значение: на полуобнаженных девушках нужно было нарисовать нечто сибирское, и тем самым утвердиться в списке Творчески Активных Коллективов.
С завучихой был художник Рома Вангог из параллельного. Его взгляд уже застыл на Лере, ввинчиваясь в нее, как штопор.
,Но, когда насильники скрылись за углом — она не вскочила, не ринулась опрометью в другую сторону, а сидела голяком еще минуты три, глядя прямо перед собой, и затем взялась рукой за горящую щель.
В ней только что было плотно и туго, и сейчас снова хотелось этой плотности, и Лера разжигала ее в себе, изо всех сил ввинчиваясь в клитор. Она раскорячила ножки и представляла, что кто-то идет мимо и смотрит на нее. От этой мысли тело вдруг скрутилось, как тряпка, и из Леры потекло горькое, одуряющее блаженство, скребущее сладким волчком в недрах матки...
Какое-то время Лера сидела, обмякнув на асфальте; затем встала, оделась и медленно побрела домой.
8.
,люблю... — шептал папа и целовал ей макушку, а затем плечо, затылок, шейку, ухо... Лера замерла в сказочном, невозможном, невыносимом блаженстве. Слезы и радость смешались в ней воедино и застыли внутри дрожащей капелькой, которую она боялась потревожить и оттого не дышала, впитывая в себя ласки отца.
Руки его скользили по бархатной Лериной спине, понемногу подбираясь к груди. Он уже ничего не говорил, и только страстно целовал ее, всасываясь в горячую кожу. Его язык проник в складки уха, и Лера выгнулась в нежданном спазме: ей никто никогда так не делал, и она чуть не подавилась от сладкой искры, обжегшей мозг. Груди ее отлипли от папы — и его рука тот же проникла к соскам, взяла мягкое полушарие в ладонь, подмяла его — нежно, легонько, а затем сильней, сильней, массируя ореол и сдавливая пальцем взбухшую вишенку... Лера громко стонала, выгнув дугой спину.
Вдруг она дернулась — и рывком отстранилась от отца: